ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ

“Тирания выходит только из демократии,
а не из какого-нибудь другого правительства,
ибо крайняя вольность перерождается
в сильнейшее необузданное рабство”.
Платон. О государстве.

Сущность режима

Стиль, характер организации работы главы государства или правительства всегда оказывает влияние на политический режим. Все зависит лишь от меры, регламентации поведения и уважения к законом. И, конечно, от традиции. По видимому, можно сказать, что классическая сатира Салтыкова-Щедрина “История одного города” и по сей день остается самой актуальной российской книгой: никогда еще столь рельефно государство не носило отпечаток характера его правителя, как правителя бюрократического государства (*1).
Конечно, каждый руководитель правительства, парламента лидер государства обладает своим специфическим стилем — в зависимости от политического курса, характера и субъективных предпочтений. Это все так, но принятие важных решений всегда обусловливается необходимостью консультаций, согласований —иначе они “пробуксовывают” в парламентах, в различных инстанциях бюрократического аппарата. Это — аксиома, уже веками ставшая привычной во многих странах. Вся наша прошлая, автократическая история препятствует вхождению этой аксиомы в сознание общества. Отсюда тоже, кстати, — эта тоска по “железной руке”, “по царю-батюшке”.
Обновление российского государства, как казалось, требует нового осмысления старой роли, и это новое воплощение старой роли внедряется в сознание людей примитивным “радиословом” и коварной телетехникой, способными из любой посредственности формировать богатырскую личность, даже если она не в состоянии правильно построить несложное предложение.
В условиях жесточайшего, подспудно развивающегося тотального внутреннего кризиса, кремлевские оракулы кинули взгляды на внешний блеск западного мира, его манящие светом реклам и изобилием товаров конкурирующие институты политики и предпринимательства, торговли, финансов.
Как им представлялось, для воплощения старой роли, плана создания нового, западного по своему типу, повернувшегося лицом к Европе и Америке государства необходима была роль президента. После эпохи царей и вождей-генсеков пришла эра “коммунистических президентов”. Патент на это изобретение принадлежит Горбачеву: он “придумал” президентскую власть и президентскую республику (но формальные авторы это — Федор Бурлацкий, Генрих Боровик, Александр Ципко, Александр Яковлев). Президентство Горбачева было сложным: с одной стороны, страна еще контролировалась партийным аппаратом. Следовательно, сохранялся партийно-государственный режим. С другой стороны, быстро формировался парламентарный режим, требовавший свою нишу власти в государстве. И собственно президентский режим. Сплетение этих трех разнородных политических режимов создавало ситуацию перманентного кризисного развития.
В таких условиях для Горбачева наиболее важной целью становилось удержание власти — это закономерно. Но удержание власти с необратимостью заставляло делать такие шаги, которые объективно вели к смене государственного устройства. Этот опыт Горбачева быстро переняли генсеки других советских республик. И раньше всех Ельцин, потом уже — Кравчук, Назарбаев и др. А еще позже — областные партбоссы, ставшие губернаторами и президентами. Они, конечно же, подспудно будут вести дело к разрыву единой ткани Федеративного государства.
Уже через месяц после окончания I Съезда народных депутатов России мы стали готовиться к президентским выборам в Российской Федерации. Я лично это рассматривал тогда как фактор укрепления страны, который едва ли мог повредить целостности СССР. И поэтому вложил в подготовку нормативной базы для формирования института президента в России, а затем в ведение избирательной кампании не меньше сил, чем вся тогдашняя команда Ельцина, малопригодная для разработки серьезных планов и анализа ситуации.
Утверждают, что “западный стиль” исполнения старой роли был доведен Горбачевым до совершенства. Это и понятно, — поскольку он играл перед “зрительным залом” Запада. И, судя по всему, настолько убедительно, что в роли президента стал настоящей звездой масс-медиа. Во всяком случае, он сумел агонию могучего государства, СССР, его распад и исчезновение с карты мира преподнести как свое собственное политическое достижение. Хотя здесь немало “помог” Горбачеву его антипод — Ельцин, как и многие демократы-депутаты союзного парламента.
Ельцин лишь подхватил президентскую роль Горбачева. Однако политический имидж Ельцина, утверждает Акош Силади, можно сравнить скорее с “контр- царем” Емельяном Пугачевым, чем с Петром I или Сталиным. Но именно это соединение данной, “западной” роли в его популистско-националистическом амплуа и создает “Ельцина”. (*2)
Ясно, что без этого президентского имиджа, без такого политического образа Ельцина программа “демократов” стала бы производить впечатление полнейшего абсурда. Экономико-политическим группам, представляющим определенные интересы и вцепившимся в это государство, пришлось бы тогда или воочию предстать “нагишом”, без идеологической одежды, или же прикрыться такими идеями, которые в России не могут превратиться в желанные мифы и заслонить истинные интересы. Без политического мифа Ельцина “демократы”не смогли бы победить ни в августе 1991, ни в сентябре-октябре 1993 года. Они не смогли бы разбить сначала враждебное им советсткое государство (государство Горбачева) — утверждает Акош Силади, — а потом ликвидировать парламент, как цитадель демократии и представительных органов власти — Советов. А ведь Советы муниципализировались, они действительно становились органами народовластия и народного самоуправления.
Очень емко, точно анализирует саму суть и идейную сторону политического режима Ельцина публицист Глеб Павловский в статье “Великая Октябрьская резолюция”. (*3)
Павловский пишет, что Ельцин долго казался человеком, скорее потворствующим своим комплексам, чем ведущим осознанную игру на понижение ценности демократических правил. Он удивительно долго терпел клятвы демократией, не решаясь освободить нас от этой химеры. Но сегодня это уже не так. Новый Ельцин — противник местного самоуправления, недруг представительной власти, гонитель людей, имеющих личное мнение. Сегодня он —знамя тех, кто прежде голосовал против него, вождь поворота страны от демократии к ее травле. Что, страна повернулась по команде не вся? Тем хуже для страны: “президент обдумывает решительные меры в случае несогласия...”, с каждым днем растет глубоко тщеславное, если вдуматься, подозрение Ельцина, будто вся Россия вступила против единственного человека (“Альтернативы Ельцину нет!”) в коммуно-фашистский заговор. Вот уж и усмиренной Москвы мало — Вандея открыта в Воронеже и Барнауле, заговоров ждут из Сибири. Даже сценарист 1937-го не прибегал к версии коллективной вины целого института местного управления за события в столице.
Павловский с тонким юмором высмеивает неуклюжие попытки “кремлевской гвардии” всех сомневающихся причислить к заговорщикам.
Россию, ее земли и республики, ее партии и конституционные институты, фактически обвинили в причастности к мятежу —и сделал это ее президент. Президент свободной страны не имеет права выступать ни с приговорами, ни с идеологиями перед свободной нацией, где есть разные точки зрения на вещи, да и нет прав судить “коммуно-фашизм” у недавнего коммуниста, члена ЦК КПСС товарища Б.Н.Ельцина.
За две недели, прошедшие от заявления о перевороте до его военного оформления, Борис Ельцин неоднократно нарушил презумпцию невиновности не только в отношении отдельных лиц, но и в отношении групп, выборных корпораций и партий. Его заявления об установленной виновности тех или других, — включая последние, где еще до начала работы правительственной комиссии “установлено” наличие заговора, — обостряли ситуацию, препятствуя компромиссу.
Зря кто-то думает, что Ельцин обрел в "коммуно-фашизме” последнего врага, одолев которого, он даст отдых земле российской. “Коммуно-фашизм” — идеологема, точно скопированная с “иудо-фашизма” Д.Васильева, давнего сторонника Б.Ельцина и его собеседника с 1987 года, с той же функцией: намеренным оскорблением половины российской нации внести раскол, настроив граждан друг против друга...” (*4)
Глеб Павловский отмечает полное совпадение взглядов Ельцина со взглядами поддерживающих его Д.Васильева (“Память”), Жириновского (ЛДПР) и В.Новодворской.
Любопытно единство взглядов в этом вопросе людей, не скрывающих, что их цель — диктатура. И разве не естественно, задает вопрос публицист, что господа, видящие в гражданах России стадо без пастуха, подставили плечо Ельцину, как только он порвал с идеей строительства свободной России?
Весь радикализм Бориса Ельцина какой-то чиновничий. Слово “демократия” в его лексиконе не подразумевает компонента личной свободы и является таким же обмылком прошлой риторики для демократа Ельцина, как некогда “социальная справедливость” — для Ельцина-коммуниста. Он и обращается с населением страны, как ЦК с чиновниками партаппарата: отбирает у них сбережения, презирает их верования и привычки, упраздняет все, что ему кажется “привилегиями”, с неприкрытым удовольствием старшины, очищающего тумбочки рядовых. На мой взгляд, справедлив вывод о том, что главный мотив молчания общества, это — страх. Наш бравый Президент, пишет Павловский, имел электорат из граждан и социальных групп, более всего на свете боящихся форс-мажорных обстоятельств, особенно гражданской войны. Всякий, кто не учитывал этого обстоятельства, являлся политически обреченной фигурой в сравнении с Ельциным — защитником страны от страшного будущего. Шестьдесят процентов за Ельцина — это шестьдесят процентов боязни войны в случае, если Ельцин уйдет. И все это оборвалось октябрем, когда сам Президент стал источником страха, его изобретателем и раздатчиком. В течение года Президент РФ демонстрировал намерение нарушить Конституцию, раз за разом подвигал общество и политически активные его группы к линии раскола. В сентябре 1993 года граждане уж и не ждали от Президента ничего, кроме переворота. Но Борис Ельцин не только осуществил переворот — он еще создал условия для перерастания его в гражданскую войну. Создав эти условия, он вдруг не сумел с ними справиться. Зато Ерин стал Героем России...
...Для этнолога бесценно наблюдать, как в конце ХХ века на территории бывшего СССР возникает уникальный полусамодержавный режим, возглавляемый личностью, сочетающей в себе черты допетровских царей с повадками брежневских областных самодуров. При должном цинизме любопытно было бы досмотреть протекающий на наших глазах исторический процесс. Ведь и Запад поглядывает на Москву с брезгливым одобрением: о, рабская русская душа, видно, этот Ельцин — то, что русским и нужно! Результатом стало утверждение у ядерного пульта персонажа из Салтыкова-Щедрина, обслуживаемого группой экспертов — бывших интеллигентов, утративших собственное лицо, позицию и язык. Услугами полулюдей вольно играть, зато их куда трудней прогнозировать, чем старцев из Политбюро.
Те за десять лет отважились на один только Афганистан; эти плодят афганистаны десятками, не задумываясь. Отличают ли они вообще Афганистан от Таджикистана? Таджикистан — от Азербайджана? Бог весть. Они бестрепетны, ибо сами не знают, где их земля и границы. У них нет целей. Но средства у них есть.
Военная тайна ельцинского Кремля — нигилизм. Чего там еще “нельзя”? Все можно! Нет прошлого, нет идей, нет целей. Былые соратники ныне — платные лизоблюды либо разоблаченные враги. Прокуроры, адвокаты, провокаторы и правозащитники —все на одно лицо. В сейфе “Программа реформ” хоть шаром покати — одни планы развертывания Таманской и Кантемировской дивизий. В Ельцине, пишет Павловский, поражает полная неспособность уйти, отойти и дать действовать политикам, профессионалам, местным гражданским группам. Человек, который начал подыскивать способ навсегда закрепиться на посту президента, уже не остановитсянаполпути. Вовлеченность государственных структур в антиконституционный процесс политически растлевает и чиновников, и институты. Двухлетнее экспериментирование Ельцина с моделями диктатуры стало главным катализатором политической коррупции и государственной нестабильности. В ожидании диктатуры нечем заняться, если не воровать и не мастерить подполья...
Человек, не понимающий существования границ дозволенного, не умеющий сознавать себя прежде всего гражданином федеративной страны, не различающий собственную волю и должностные полномочия, может быть кем угодно, только не ее президентом. Удалить Ельцина с политической сцены России сегодня трудней, чем вынести Ленина из Мавзолея. Но именно это похоже, становится общей мыслью новой оппозиции и даже сил, хранящих обманчивую лояльность президенту. Исходящая от Бориса Ельцина угроза федеральной государственности России столь велика, что ее нейтрализация стала первостепенной задачей политиков всех направлений...
Только опасно было бы думать, будто Ельцин дремлет, что он ни о чем не догадывается. Третья тайна та, что Ельцин не спит, а обдумывает новый удар. По кому? Неважно. Всюду одни враги. Да, всюду враги.
Но известно, кто пролил кровь граждан и раздал за это кощунственные награды, уже никого ни с кем не примирит. Он —порождение нашей долгой слепоты и усталости, политический фантом ушедшей эпохи. Эпоха ушла, а он заблудился в Кремле и оттуда тянет, тянет Россию в сумеречный мир.
Одна из блестящих статей Виктора Топорова в “НГ” называлась “Сон Ельцина” рождает чудовищ. Чудовища рождают друг от друга”. Однако Ельцин не спит, но пребывает в каком-то неугомонном трансе. Вновь, впервые с 1953 года в Кремле загорелось оконце: это Большой Брат по ночам думает о тебе думу. Указ за указом куют стране новый строй, и вскоре строй будет готов. Зато мы — спим, кто крепко, кто беспокойно, досыта поужинав или перекусив чем Бог послал. Чего волноваться? Когда все кончится, вам сообщат. Вас растолкает сосед по нарам.
С пятого октября Россией правит уже не Ельцин, а страх. Имя страху подарил человек из Свердловска. (*5) Страх, однако, имеет свои пределы. В социальной жизни наступает такой этап, когда наблюдается равнодушие к страху. Эскалация недовольства сметает политические режимы. Любые политические режимы.

Пропагандистский образ "модернизаторов"

“Новый кремлевский вождь” — это коллективное достижение новой “демократической” или либеральной номенклатуры, а точнее — высшего слоя бюрократического чиновничества. Ельцин выступает как бы “групповым портретом” этого нового социального слоя — федеральной бюрократии, которая по численности уже превосходит бывшую союзную, а по возможностям влиять на самые важные политические решения ее роль может быть сравнима лишь с ролью Политбюро ЦК КПСС.
“Модернизаторы” и “цивилизаторы” (они же “демократы”) с трудом удержались на историческом повороте в сентябре-октябре 1993 года в пламени настоящей войны, в которую они внезапно перевели холодную войну между двумя политическими режимами —”их” диктатурой, о которой они тосковали и парламентарной демократией. Они, опираясь на бесподобный цинизм и неразборчивость в средствах и “активный нейтралитет” армии, смели со своего пути Парламент. Спору нет, Российский Парламент главным своим делом считал не капиталистическую модернизацию, хотя и был инициатором рыночных реформ и демократического законодательства, а представительство интересов всего российского общества. И делал он это, ссылаясь на демократию, объявив себя ее оплотом, так же, как это делал политический режим Ельцина. Но последний беспощадно насаждал процесс капитализации в его уродливых, варварских формах, в то время как Парламент исходил из универсальной исторической тенденции к социализации и конвергенции, — хотя, возможно, далеко не все в самом Парламенте это осознавали.
Режим президента, который вплоть до конца 1992 года мог опираться только на внутреннее ядро своего политического окружения, на новичков, примкнувших после августовских событий, на кремлевских комиссаров (полномочных представителей президента в регионах), на чиновников, на администрацию, — за последние полтора года, (с помощью обещаний и уступок) переманил на свою сторону довольно влиятельные элитные группы общества, включая промышленников, военных. Хотя отметим, далеко не всех — многие ощущали брезгливость от общения с ельцинистами, видели всю их несуразность, искусственность, неадекватность.
Шоковая терапия в экономике закончилась в конце 1992 года полным крахом: конфронтация, непрерывно навязываемая, вроде бы сменилась попытками согласования под мощным давлением нарождающегося гражданского общества. Последовал период широко понимаемого центризма, поиска компромисса, включая согласие Ельцина на вывод из правительства некоторых радикальных деятелей и т.д. Потом, когда эти попытки потерпели крах (а скорее, просто- напросто потеряли смысл с точки зрения “более сильного” — то есть Ельцина), а впереди все отчетливее замаячила опасность быстрой утери власти президентом и смены главы правительства, Президент, чувствуя за собой укрепившиеся позиции прежде всего в армии и заручившись поддержкой Запада, решился на клятвопреступление — свержение Конституции. На место шоковой терапии в экономике в сентябре 1993 года пришла шоковая терапия в политике. С разгромом парламентарного политического режима пришел конец демократии, выразителем которой был Парламент. Полностью прекратился процесс формирования гражданского общества, которое не может появиться в тоталитарных условиях.
В свое время “партийное бюрократическое государство” не смогло осуществить быстрые радикальные изменения как в самой структуре государства, так и в политическом режиме. Оно пошло по пути включения президентской надстройки на вершину системы государственной власти, не обезопасив себя от этой надстройки. В результате президентских ударов не выдержал каркас всего здания государства СССР: дезинтеграция стала развиваться на уровне политической надстройки: везде появились президенты с монархическими замашками. В России это же произошло с “модификациями”: Парламент пал под ударами Президента, которого он сам породил. А инициатива, активность, динамизм, предпринимательская жилка, которые характеризовали отдельные группы —техническую интеллигенцию, амбициозных политиков, мелких предпринимателей, промышленную номенклатуру, преступный мир, —все это могло реализоваться, лишь слившись с президентским режимом, став его частью. Не с гражданским обществом и не с партиями, а с “государством Ельцина”. Для того, чтобы в России в настоящее время реализовать какой-то замысел, не нужно убеждать в этом общество, нужно “завоевать государство” — завоевать соратников Правителя. А тот, кто завоевал это государство, получит и общество. Разве это не возврат назад “к большим батальонам”, как говаривал Наполеон Бонапарт. Но это — химерическая победа временщиков, не нашедших новой цивилизованной модели развития. Этого не поняли ни Ельцин, ни его теоретики- советники. Но поймут ли это те, кто придет на смену ельцинистам? Вот это важнее того, что волнует многих сегодня: “когда падет режим Ельцина?”
Первым делом после победы надо было “отблагодарить” армию. Она продемонстрировала свою лояльность новому политическому режиму, когда он рождался заговорщическим путем, находясь под угрозой сесть на скамью подсудимых. Армия тогда реально продемонстрировала свою “богатырскую силу”, расстреляв вместе с людьми и Парламент, и Закон. Но не только из “благодарности за верность” и из желания наградить “без лести преданных” первое же после “октябрьской победы” заседание кабинета министров поставило единственным пунктом своей повестки дня “Военную доктрину России”, изложенную Грачевым. В ней, во-первых, армия отказывается от идеи “невмешательства в политику”, которая была знаменем демократов на протяжении всей их борьбы с Горбачевым. Отныне армия будет вмешиваться во внутренние события, как она вмешалась на стороне мятежного президента осенью 1993 года. Во-вторых, Россия заявила претензии на такую мощь, которую она не в состоянии обеспечить при разрушенных экономике и финансах. Но, известно: “хотеть — не вредно”. Зато создаются “силы быстрого реагирования” для вмешательства во “внутренние дела”, а попросту говоря, для войны с собственным народом.
В-третьих, новый политический режим Ельцина в своей военной доктрине заявил, что Россия больше “не будет уступать”. Хотя отказывается от экспансии. И она намерена в полной мере, в экономическом и военном отношениях, присутствовать в европейском регионе и полагает, что это примут к сведению в мире. Конечно, это только заявки, к тому же гипотетические. Отсюда — “рыхлость” всей концепции: претензии на доминирование, потенциальные возможности которого загублены теми, кто утвердил доктрину. Эта демонстрация бессилия и самонадеянности силы лишь вызывает усмешки в прочно установившемся однополюсном мире, который, осуществив бомбардировки Сербии, наплевал на мнение России. И по сути — навязал соглашение с НАТО “Партнерство во имя мира”.
И наконец, сила нового политического режима проявилась в том (точнее, он хотел проявить ее в том), что он “выносит”, “терпит” демократию. И не просто выносит, а “ставит ее своей целью”, “создает” причем безотлагательно, здесь, и сейчас, и немедленно! Если нужно, мечом и огнем учреждает “парламентскую демократию”, если нужно, растоптав право, учреждает “конституционное правовое государство”. Помимо “легальной монополии” на применение силы, то есть армии, это и является его третьей, нелегитимной опорой.
Дума же призвана служить исключительно для репрезентации демократического лица самого маленького русского государства — в границах времен царя Ивана III. С тех пор, как Дума приняла одно самостоятельное или скорее “полусамостоятельное решение” — амнистировала Хасбулатова и Руцкого — она, если не хочет разделить судьбу Парламента Хасбулатова, не должна претендовать вообще ни на что. Только как бутафорский костюм на сцене политического режима Ельцина, — указывает венгерский исследователь. (*6)

Бюрократизация политического режима

На той воображаемой сцене политических игр, где иллюзорные партии играют свои роли, ссорятся, скандалят, заключают друг с другом иллюзорные компромиссы или вступают в воображаемые схватки не на жизнь, а на смерть, — реальные противоречия, раздирающие экономику и общество, становятся все менее укротимыми для государства, более неприступными и опасными. Кризис углубляется.
Этот кризис углубляется и в силу того, что в обществе, где уже подавили свободу, происходит неравномерное развитие разных сторон государства, разных его функций.
Во-первых, гипертрофированно расширяется сфера деятельности исполнительной власти. Конечно же, эта власть — активный элемент государства, она объективно должна покоиться на базе законов. Но противоречия сегодняшних дней таковы, что происходит саморазвитие структур исполнительной власти, когда ускоренно растут паразитарные ее элементы, придавая бюрократический характер всему государству. Во-вторых, законодательная власть — объективно пассивный элемент в любом демократическом государстве. Но при нынешнем политическом режиме ее вообще нет ни в каком качестве — над ней “всесильный президент”. Очевидность конституционного перекоса имеет столь нескладный характер, что вряд ли кто удивится, если весь этот конституционный порядок опрокинется в одночасье под влиянием какого-либо события. Самого неожиданного.
Исполнительная власть “ведет”, она — инициатор. Предлагая законодательную программу, динамично “пробивает” эту программу; поэтому законодатель действует в целом в унисон с исполнительной властью; последняя объективно заинтересована в слаженной работе с законодателем.
Это, однако, при одном условии — когда исполнительная власть знает, чего она хочет и имеет программу своей деятельности, долгосрочные цели. Эти цели должны стать общественными — поэтому неслучайно в демократических государствах тщательно обсуждаются правительственные программы в парламентах. Это —сила правительства, его опора, когда оно получает одобрение в парламентах. Если бы Чубайс добился одобрения своей программы приватизации в Парламенте — никто не смел бы ему грозить тюрьмой. (В сегодняшней Думе в том числе.) Если бы Черномырдин представил программу деятельности своего правительства, как этого требовал закон, для обсуждения в Верховный Совет, ему не было бы надобности визировать преступный Указ Ельцина № 1400.
Но в тоже время новому политическому режиму больше не угрожает опасность создания парламентского “контргосударства”, во всяком случае — в ближайшее время. И дело не только в двух спикерах, смертельно напуганных судьбой своего предшественника. Конституция объявлена принятой всенародным волеизъявлением. А это — слишком серьезно, даже если есть сомнения в качестве этого волеизъявления. Если бы политические партии были творением сознательных граждан, а не самого государства, тогда ситуация была бы иной. Ельцин щелкнул пальцами, подзывая их, и они выскочили из бюрократических коридоров государства, где раньше прятались, и в Думе эти новоиспеченные партии по сути в большинстве: партии Гайдара, Борового, партия Шахрая, партия Явлинского, Лукина, Бурбулиса и т.д. Эти партии, занимаясь порой игрой в демократию в интересах ельцинского политического режима, реализуя свои личные претензии на “участие” в политическом режиме, продлевают его неизбежную агонию. Но дело в том, что этих партий будет столько, сколько потребуется “государству Ельцина” для прикрытия реальной раздробленности общества и для того, чтобы контролировать ситуацию в Парламенте. Тогда появляется возможность насаждать на российско-русской почве любую “правду” и объявить ее “русской”, причем принадлежащей исключительно Кремлю. Так как это было совсем недавно и с тем же самым Кремлем. И почти с теми же лицами — Ельциным, Яковлевым... Если бы “ускорение” не приняло такие обороты, к ним уже тогда присоединились бы Черномырдин, Гайдар — они были известны в кремлевских коридорах еще с 80-х годов, как и многие другие “демократы”.
В-третьих, в отличие от Верховного Совета новый Парламент в любой момент и в соответствии с конституцией может быть распущен Кремлем, если “ельцинский рынок” и “ельцинская демократия”, а точнее интересы бюрократической верхушки режима будут в опасности. Над конституцией бдительно стоит президент Ельцин со своей армией и МВД.
В-четвертых, после кровавого октября, в преддверии парламентских выборов 85 процентов москвичей не только решительно поддержали введенное Ельциным чрезвычайное положение (очень интересно!), но и потребовали его продления и расширения, что показывает преобладание люмпенизированного мышления, недостойного свободного человека. На основе таких настроений, часто оскорбительных для людей, на Западе делают вывод о “неготовности русского человека к демократии”. Поэтому они оправдывают свою поддержку заговорщиков, путчистов, введение авторитарных режимов и многое из того, что немыслимо в западных демократиях. Совершенно диким представлялось на Западе, где миллионы людей из разных стран живут, не испытывая какой-либо дискредитации, выселение из Москвы в октябре 1993 года так называемых “лиц кавказской национальности”, в том числе граждан России. И, что удивительно, это было воспринято москвичами как самый лучший подарок, которым президент может порадовать свой народ! А как же тогда быть с “тоской по развалу СССР?” — противоречия, противоречия, полицейское мышление, аллогизм! Как видим, все свои надежды общество по-прежнему возлагает не на конституционность, не на соблюдение демократических норм и конституции, не на формальные законы, а на вездесущее государство и на лицо, его олицетворяющее — на диктатора. Откуда же требовать к себе уважения в мире?
В-пятых, ведь все это откровенно страшно — не превращаемся ли мы в общество бездушных манкуртов — персонажей, блистательно описанных Айтматовым? Откуда эта жестокость, нетерпимость к людям иных мнений и уже — цвета кожи, расы? И откуда эта терпимость к крови, проявлениям насилия и жестокости со стороны властей? Куда делись наши сладкоголосые Собчаки, метавшие еще недавно громы и молнии на головы офицеров и генералов Советской Армии по поводу применения “черемухи” против демонстрантов в Тбилиси? Куда исчезли известинские “подвалы” на тему о цене “слезинки ребенка”? Повидимому, формируется общество манкуртов, и формируют его “вожди-манкурты”, оборотни, буквально принуждая “привыкать” к насилию и крови, постоянным нарушениям своих же законов, отвергая всякую мораль и совесть, откровенно насмехаясь над чувствами и желаниями людей. В-шестых, не только “совки”, (как называют людей приближенные диктатора) — простые граждане, но и некоторые элитарные или скорее полуэлитарные, полуинтеллигентские круги разделяют эти “народные предрассудки” — они еще в октябре-ноябре ставили вопрос о превращении Ельцина в “монарха”. И что? В России все возможно, здесь стерпят любой чудовищный абсурд. Однако дело не такое уж и простое. Выбор у Кремля ограничен. Демократия, точнее, политический образ демократии, нужен “новому государству” для того, чтобы можно было оправдать кровь и пот, пролитые при ее появлении на свет в сентябре-октябре 1993 г., и исчезновение остатков совести — при ее “конституировании” 12 декабря 1993 года. И все это — исключительно для того, чтобы произвести благоприятное впечатление на внешний мир, прежде всего на Запад, чтобы дополнить новым легитимным принципом традиционное российкое сверхвластие государства. Это, конечно, не демократия. Это псевдодемократия, которая приостановила процесс выпрямления (не “выпадения”!) истории российской политической жизни. Что последует дальше?
Иллюзией, конечно, является идея к концу президентского цикла “воспитать своего преемника” (можно подумать что осталось только подождать, пока подрастет новый царевич!). Не меньшей иллюзией является популярное в среде “демократов” мнение, что Ельцин должен оставаться на своем посту до тех пор, пока положение “в новом государстве” не стабилизируется. В действительности же положение в России как раз не стабилизируется именно потому, что Ельцин у власти, и пока он у власти. Стало быть избежать вечной российской проблемы преемственности власти и тяжких смут можно будет лишь в том случае, если, освободившись от этого подобия полутирана, демократия из политического плаката превратится в общественную действительность на основе обычной политической борьбы, причем исключая насилие и кровь, с учетом таких понятий как честь, совесть, мораль, верность слову, — тогда и произойдет постепенное выпрямление исторического развития России, загнанного ельцинистами в тупиковый тоннель. Это именно те нравственные понятия, которые ельцинисты отбросили буквально с остервенением, как будто в отместку за то, что в коммунистические времена их приходилось им же слишком часто произносить.
При этом забывают, что эти понятия имеют такой же возраст, как и цивилизация. И понятия эти появились тогда же, когда родилось общество, государство, первые демократы, первые оптиматы и первые популяры, первые партии и парламенты, сдерживающие агрессию правителей. И было это 2-3 тысячи лет назад. Но предыдущие действия ельцинистов были настолько аморальны, что вряд ли следует расчитывать на массовую поддержку их народом. Чтобы они ни предложили обществу, даже если они в состоянии озолотить каждого члена общества. Их “блага” не нужны никому, так же как не нужны они сами.
Мир должен привыкать к тому, что эпоха Ельцина быстро проходит, как прошла и эпоха Горбачева — как только в СССР появилось президентство. Но Россия — правопреемница СССР, в ней так же неприемлем этот президентский режим. Он здесь отторгается — полная несовместимость. Она уже сказалась в сентябре-октябре 1993 г. В крови и пламени, в гибели людей, крушении идеалов и мечтаний.
Здесь есть и еще одна сторона, сложная, иногда кажущаяся загадочной, которая часто вызывает недоумение. Это — проблема исторической традиции, преемственности, различных “примесей” в развитии элементов государственного устройства.
Однако совершенно прав Владимир Максимов, высмеивая тех, кто разглагольствует “о выпадении России из истории”.
У России была своя специфическая история. И ее история не выпадала из мировой. В ряде своих статей я также сделал попытку показать какой-то элемент этой истории (эволюцию представительной власти на Руси). Однако вместе с самобытной стороной, была еще и “азиатская”, или, как специалисты называют, “неофеодальная” составляющая исторического процесса, которая во все эпохи играла роковую роль в деформации общества, в том числе и советского. Сталинизм с его необычайно развитой карательной функцией в общей административно-бюрократической системе, являлся по сути, деспотией, очень напоминающей типы, имевшие место в странах древнего и средневекового Востока (Азиатский способ производства).
Постоянные модернизации привели к нивелированию и даже исчезновению карательной функции в административно-бюрократической системе. А устранение в качестве правящей партии в 1990-1991 годах скрепляющего этот режим элемента, — КПСС, требовало немедленной компенсации — становления на путь полноценной представительной демократии — иначе государство могло бы рухнуть. Именно эта представительная демократия быстро развивалась на базе трансформации Советов. Надо сказать, этот процесс сознательно регулировался Верховным Советом, поэтому советы муниципализировались, приобретали подлинно представительный характер. Но что получилось в результате устранения представительной демократии и главного ее стержня — советов?
Обнажился полный разрыв между государственно-административным аппаратом и миллионами граждан, лишенных представительства в государстве, в системе власти. Правители неосознанно, интуитивно чувствуют это. Поэтому, с одной стороны, торопятся образовать формальные представительные органы, не обладающие, впрочем, никакими властными полномочиями, с другой стороны, торопятся заполнить “вакуум” интенсивным наращиванием чиновничества. Отсюда и изумление в ряде газетных публикаций: “Почему площадь государственных учреждений после крушения КПСС и СССР увеличилась только в России в десять раз?” Но разве не об этом я предупреждал общество с парламентской трибуны, когда та же “Комсомолка” легкомысленно зубоскалила относительно возможности грядущего реванша бюрократии в форме вооруженного государственного переворота? Такой бурный реванш бюрократии в условиях хаотического нагромождения различных структур, их быстрая эволюция, сам стиль поведения “новой бюрократии”, и особенно ее лидеров воссоздают в карикатурных формах “эпоху позднего Брежнева”.

"Карикатура на фарс" или "18 Брюмера Луи Бонапарта" в исполнении Ельцина

Расстрел и разгон Парламента очень напоминал, как отмечают исследователи, разгон большевиками Учредительного собрания, 6-го января 1918 г. Напоминал и известный переворот Луи Бонапарта, когда он из президента превратился в монарха (“18 Брюмера”).
Караул устал... И президент “устал”. Уничтожение Российского Парламента Ельциным может быть скорее расценено как карикатура на 18 Брюмера Луи Бонапарта, переворот, который Маркс в свое время удачно назвал фарсом. А здесь — карикатура на фарс!?
В ходе трагического противостояния мятежного президента и законного Парламента, наряду с различными группами коммунистов, на сторону Парламента встали такие партии, как Демократическая партия, Конституционно- демократическая партия, Социал-демократический центр, не говоря уже о левых партиях — Трудовая партия (профессор Бузгалин), Социалистическая партия трудящихся (Рой Медведев) и некоторые другие. Профсоюзы однозначно стали на сторону Конституции и Парламента, хотя их действия были крайне пассивными. Главное — регионы поддержали Парламент, — об этом я уже писал. Главы же администраций оказались в изоляции. А некоторые — или поддержали законодателя, или пребывали в пассивном ожидании. Это уже потом от поддержки они перешли к ярости, увидев, что Парламент умирает. Что его жалеть? “Убейте их, Виктор Степанович, это бандиты”, — кричал 3-го октября нижегородский “губернатор” Борис Немцов, испуганно молчавший всю первую неделю. Пока из Лондона не приехал его “всезнающий советник”.
Все это заставляет считать политическим абсурдом и традиционной манипуляцией основной пропагандистский прием команды Ельцина, согласно которому массы демонстрантов, выступивших на стороне Парламента, представляют “союз коммунистов и фашистов”. Идеология “красно-коричневого союза” служила цели оправдания переворота, осуществленного самим Ельциным, она должна была доказать, что этот переворот защитит население от “коммунистических и фашистских террористов-преступников”. Однако на самом деле подобная “право-левая” аргументация, котирующая сталинско-бериевскую традицию, не имеет под собой никакой серьезной фактической основы. Элементы фашизма были привнесены ельцинистами в самый центр Москвы, граница между радикал-демократами Ельцина и обыкновенным фашизмом растаяла, улетучилась. Да, в те дни ельцинский Кремль, действия еринцев, гайдаровцев — все это были, по сути, фашистские действия. Это был обыкновенный фашизм.
Теория “коммуно-фашистского заговора”, пущенная для оправдания ельцинской диктатуры за рубежом (которая как раз и напоминала, по сути, фашизм), превратилась в карикатуру на саму себя. Например, даже в проельцинской статье, опубликованной в австрийской газете “Профиль”, численность “фашистского отряда” (если даже допустить это!), пришедшего на площадь для защиты “Белого дома”, оценивалась максимум в 150 человек. Кажется не слишком вероятным, что 150 фашистов, в “союзе” с несколькими тысячами коммунистов могли в то памятное кровавое воскресенье решить судьбу Москвы и России. В понедельник ночью Гайдар, замерев в позе героя (как Муссолини!), произнес по телевидению демагогическую речь “о коммуно- фашистском заговоре”, о котором с тех пор говорят как о факте. (*7)
Гайдар и не заметил, как стал напоминать идеолога фашистского движения, но только называемого “демократическим”. Путаница в головах людей небывалая. Во многом это было связано с тем, что Парламент располагал лишь незначительным влиянием в прессе: все парламентские газеты, журналы, ТВ и радио были просто “захвачены” мародерствующими президентом и правительством.
Кстати, “демократы”, поддерживающие исполнительную власть Ельцина, всегда представляли собой такое сборище, которое было даже более “пестрым”, чем сам Парламент и его социальная опора. Поддерживавшие его силы включали в себя многих, от старых реформенных коммунистов до антикоммунистических групп, игравших определенную оппозиционную роль при старом режиме, а также мафиозные группы криминального и экономического плана. Массовой же поддержки переворот Ельцина не имел ни в Москве, ни в регионах.
Ныне всех их связывает главная отличительная черта: они требуют дальнейшего расширения бесконтрольной приватизации, передачи земли в частную собственность (против чего категорически возражал еще Лев Толстой) и еще большей открытости российской экономики для мирового рынка, не представляя себе реальных последствий этих шагов.
С другой стороны, все эти лозунги смешиваются с резкой национал- либеральной риторикой, позаимствованной у оппозиции, и антикоммунистическим пафосом. Очень любопытно: “демократы” теперь тоже считают одной из своих главных задач “ возрождение величия” России как мировой державы — этот лозунг они также поспешно “перехватили” у своих парламентских оппонентов. Хотя сами и привели к падению этой самой державы — последний гвоздь в ее “величие” они заколотили расстрелом из танковых орудий Федерального Парламента.
“Реформенная интеллигенция”, представляющая “западные ценности” и надеющаяся на их адаптацию в России, беспомощно наблюдала (и наблюдает) за тем, как в ее собственных рядах укрепляется православное “национальное сознание” и не столько “соборность”, сколько “сумбурность”. (*8)

Российский Пиночет?

Известно, что к историческим аналогиям нельзя слишком серьезно относиться. Исключением является такой случай, когда аналогией пользуются в структурном смысле для лучшего понимания какого-либо конкретного общественного явления — для выявления в нем нового, оригинального содержания. Например, 12 декабря 1936 года была принята знаменитая сталинская конституция, над которой много работал Николай Бухарин, и в целом с точки зрения формального конституционного права, вполне демократическая. (В ней не было даже печально знаменитой “шестой статьи”, провозглашающей руководящую роль коммунистической партии. Она появилась при Брежневе при участии тех же лиц, которые разрабатывали и “новую конституцию”.) Тем не менее, эта сталинская конституция конституировала победу диктатуры и политического режима диктатора — Салина. 12 декабря 1993 года была принята новая “ельцинская конституция”, которая также означала победу нового диктатора и его автократического режима — режима личной власти... Страшные аналогии. Другой пример — встречающиеся в публицистике аналогии с режимом Пиночета.
В СССР впервые аналогию с Пиночетом провел я. Было это, насколько я помню, в 1988 году, в пансионате небольшого подмосковного городка Подольска, где уже много лет академик Леонид Абалкин собирал своих единомышленников и учеников со всего Союза для дискуссий по разным проблемам экономической теории и экономической политики. Я поспорил по какому-то вопросу горбачевских реформ с профессором Николаем Климовым из Института экономики Академии Наук СССР. В частности, мною было сказано, что есть по крайней мере два пути осуществления радикальных экономических реформ. Первый путь — сочетание развития политической демократии и создание рыночных структур через конкурирующие силы. Второй путь — пиночетовский, когда прекращаются всякие обсуждения в вопросах политической демократии, и государство “сверху” насаждает конкурирующую экономику. Но пиночетовский путь предполагает существование принципа частной собственности. И поскольку в СССР нет права частной собственности, следовательно, и самих возможностей форсированного развития рыночных, конкурентных сил, пиночетовский вариант приведет к новой бериевщине. С тех пор пошло-поехало. Везде и все стали писать чуть ли не взахлеб о достижениях пиночетовских реформ, забывая о 50 тысячах загубленных его режимом людей. Подхватили эти аналогии и зарубежные исследователи.
Сторонники пиночетовской аналогии безусловно правы в том, что окончательная (вооруженная!) ликвидация социалистической (по названию) власти в России напоминает положение, сложившееся в Чили в 1973 году. Трудно отрицать и то, что концентрация власти, осуществленная Ельциным, утверждение его президентской диктатуры произошло при непосредственной поддержке Запада, который в значительной степени предоставил и необходимые для этого финансовые средства, сведения о “противнике”, средства и методы, способные привести его к победе. Как Пиночет, так и сподвижники Ельцина (который сам, возможно, не сознавал этого) прокладывали путь неолиберальной экономической политике. Без диктаторской концентрации власти трудно было осуществить неолиберальную “терапию”, в ходе которой под влиянием разрушения традиционных промышленных и сельскохозяйственных структур осуществлялась политика перераспределения собственности. В результате применения “технических приемов” (ваучеризация по Чубайсу) возникает многомиллионная безработица, а экономика предельно приспосабливается к сырьевым потребностям мирового рынка. В то же время собственность почти полностью отчуждается от работников.
Дело, однако, не только в этом. Я неоднократно указывал, что в условиях абсолютной государственной собственности, когда сам принцип частной собственности только обозначился, — эти реформы даже “по-пиночетовски” не могли быть успешными в России. И говорил это я отнюдь не по идеологическим соображениям, но потому, что этими вопросами занимался как профессиональный экономист и неплохо представлял результаты необдуманных решений в этой области.
Конечно, мне было ясно, что иностранный капитал не взял бы на себя даже разработку сырьевых ресурсов, не стань Россия на курс создания рыночных структур. Однако исходил из того, что здесь может быть “мягкий вариант” формирования конкурентной среды. Ельцина же все время подбивали на введение диктатуры, ошибочно полагая, что он (рынок) невозможен без установления авторитарного режима (что на правовом уровне блистательно доказывается ельцинской конституцией).
В то же время способ “наведения порядка”, использованный Ельциным, явно отличается от пиночетовского варианта. Во-первых, они (Ельцин и Пиночет) опирались на различную социальную базу: в России позиции отечественного и зарубежного частного капитала были едва обозначены — разве с таких позиций можно сравнивать Чили и Россию? Разными были и исторические предпосылки и традиции.
Во-вторых, Ельцин опирался в первую очередь не на армию, а на вооруженные отряды полицейского типа и военизированно-бюрократические ответвления личной власти.
В отличие от Пиночета Ельцин педалировал на лозунгах “демократии” и “свободы”, и безуспешно пытался отобрать их у действительно демократического органа власти — Верховного Совета. “Демократы”-ельцинисты с самого начала стремились утаить настоящий характер президентской диктатуры. Пиночет же называл вещи своими именами, он был и хотел казаться диктатором (в Чили было убито 50 тысяч человек). Ельцин же (на совести которого минимум полторы тысячи погибших в сентябре-октябре 1993 г.) в роли “отца всея Руси” представлял ту двурушническую, лицедейскую традицию, которая в предыдущие десятилетия сделала из него местного царька — партаппаратчика.
Из Ельцина стремятся сотворить “справедливого владыку”, но вот только его чиновники иногда выходят за рамки закона! Этому, конечно, никто не верит, но он упрямо играет эту глупую роль. Помните, оказалось даже, что и “Правду”, и “Советскую Россию” запретил не Ельцин, а один из его незадачливых чиновников. И парламентское имущество более чем на триллионы рублей захватили и поделили между собой эти “чиновники”!!! Без ведома Ельцина! И даже бронированный “Мерседес” (который был арендован Парламентом для Председателя), принадлежащий предпринимателю-депутату Гехту (*9), присвоили, оказывается, эти же самые чиновники, но никак не Ельцин! “Добряк” Ельцин (или Черномырдин — какая разница?) ездит на ворованном автомобиле — и не знает, что он ворованный! И этот режим пользуется неограниченной поддержкой Запада.
Российский цезаризм (бонапартизм) имеет определенные исторические традиции.Это состояние появляется во время смены режима, в таких исторических ситуациях, когда старый режим уже угасает, а новый еще не функционирует. Достаточно вспомнить режим Керенского в 1917 году, который уже в то время, после “июльских дней”, многие рассматривали как потенциально бонапартистский.
Реальную социальную базу ельцинского опыта создания опорной базы могут составить быстро растущая численность ведомств политического сыска, особые формирования милиции и органов безопасности, а также высокооплачиваемые армейские подразделения и группы бюрократического чиновничества, заинтересованные в централизации государства. С другой стороны, Ельцин может рассчитывать на тонкий слой собственников, а также на отирающихся около власти представителей полуинтеллигенции. В этом смысле ельцинизм проводит эксперимент переиздания национал-большевизма, который ныне называется иначе : РОССИЙСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ, но на самом деле таковой не является.
Этот современный национал-демократизм на деле вырос на началах, сформированных основателем национал-большевизма, бывшим колчаковским пропагандистом Николаем Устряловым. Его ключевые понятия: государство, собственность, национализм, то есть класс зажиточных сельских и городских частных собственников, который служит основой для сильной цезаристской власти. Устрялов считал носителем этой идеи Сталина, а сегодняшние устряловы и столыпины считают им Ельцина. Сталин основательно “просеял” эту программу, Ельцин принимает ее, но на основании не советской представительной власти, а думской бюрократической власти. А ведь думская власть — это не власть, это всего лишь фасад, прикрывающий безвластие законодателя. Известный социолог, Питирим Сорокин, изгнанный из России Лениным, в 1921 г. предвидел, что подобная “национальная демократия”, основанная на неприятии парламентской демократии, открывает путь к новому этатизму, ведущему к диктатуре сил “порядка”, государственной клиентуры и новых собственнических слоев. (*10)
Ельцин после “победы” полностью действует в духе Устрялова, утверждая свой “термидорианский” режим, который может увенчаться формированием новой цезаристской власти, хотя и не ненадолго. Известно, что любой бонапартистский режим мечтает пустить корни в провинции. Все говорит о том, что Ельцин, хотя и не отдает отчета в реальных процессах, но все же понимает заинтересованность орды изголодавшихся по власти молодых бюрократов, потенциальной буржуазии, тысячью нитей связанной с мафией, и определенных групп старой номенклатуры в установлении его личной власти. Именно поэтому представители этих слоев готовы так страстно и непримиримо бороться со всем, что напоминает социализм, отвергая любые коллективные и социальные ценности и с рвением неофитов отрицая их как собственное ”проклятое прошлое”. В то время как десятки миллионов отчаявшихся людей сожалеют о своей пассивности в дни расстрела демократического Парламента Хасбулатова, который сдерживал необузданность Ельцина и его камарильи. (*11)
Самое любопытное здесь в том, что пример им подает сам Ельцин — по всей видимости, ему особенно важно морально и психологически уничтожить своих коммунистических противников, которые постоянно напоминают ему его собственное “позорное коммунистическое прошлое”.
Релевантным средством бонапартистской власти является целенаправленное науськивание друг на друга различных групп населения. Но режим в такой степени подавляет оппозицию , и недовольных вообще, что сам факт “подавления” придает оппозиционерам героический ореол, дополнительную нравственную и политическую энергию. Собственно, все начинают задавать себе вопросы — а зачем уничтожен коммунизм? — чтобы пришел этот наглый, безграмотный мужлан, объявивший страну своей собственностью? Разве смели коммунистические правители так цинично убивать и избивать людей, уводить от суда взяточников и казнокрадов?
Ельцинизм как политический режим порождает новые формы тотального господства исполнительной власти над обществом. Устранение Советов как представительных органов власти и парламентаризма способствовало не самоопределению общества, а торможению его развития и укреплению бесконтрольности административно-бюрократической системы под предлогом, во- первых, борьбы со старым режимом, во-вторых, борьбы с преступностью.
Все позволено человеку, по образному выражению Виталия Третьякова, “пришедшему одновременно с двух сторонсвета (жаль, что не с четырех, да это, видимо, даже космогония не позволяет), с двух разных направлений: из прошлого, которое лучше его никто не понял, и из будущего, которое лучше его никто не видит”. (*12)
Ельцин сам решает, быть или не быть и когда быть президентским выборам, сам определяет круг достойных поддержки политических объединений и партий. Больше того, он сам вместе со своими советниками и членами своего правительства создал партии, необходимые для выборов, — и считает на этой основе себя великим государственным деятелем. Кстати, ничтожный Тьер тоже считал себя Великим. Но он был нелеп и смешон... Реакционно-консервативный авторитарный режим с его царистскими (вождистскими) тенденциями, пусть даже и опирающийся на гнетущую политическую апатию населения, не может служить отечественным и зарубежным предпринимателям и банкирам гарантией того, что они смогут контролировать использование и перераспределение российских сырьевых ресурсов и производственных мощностей. Здесь не обойтись без согласия общества и влиятельного парламента, развитой сети представительных учреждений, которые могут легитимировать в современном обществе институциональные изменения в государстве. Это — аксиома современной цивилизации, но она остается непонятой идеологами ельцинизма. А потому отторгается ими. Этим самым укорачивается жизнь самого политического режима.
Ельцинизм стал эпилогом старой и прологом новой, еще совершенно неопределившейся системы. Ельцинизм — это переходное состояние, последний этап перемены строя. Его трагическая ошибка — это сентябрьско-октябрьский кровавый переворот, четко обозначивший границы его правления, его существования как авторитарного режима. Авторитарные режимы чреваты путчами и антипутчами, реже они ведут к революциям. Но — ведут. Дальновидный Ключевский после “кровавого воскресенья” 1905 года четко определил, что кровь, пролитая между царем и народом, навсегда отделила их. И его приговор: “Царь падет навсегда.”
Революции — это состояние нетерпимости к правящему режиму. Такое состояние может быть приближено в результате стремительного нарастания иллегальных элементов в структурах политического режима. По мере того, как в общественное сознание проникает мысль о ржавчине, разъедающей систему управления государством, его нетерпимость возрастает. Нетерпимость и апатия — врожденные свойства гражданского общества в условиях авторитаризма. Апатия — это не такое уж и безобидное состояние для правящих кругов. Это — первая ступень нетерпимости, за которой следует “тихое осуждение”. И далее — эскалация по пути недовольства, и, наконец, наступает этап отторжения обществом существующего режима. Это уже происходило — вспомните закат режима Горбачева. Формы, в которых реализуется это отторжение — могут быть различными, вплоть до революции. Но они —неизбежность, своего рода историческая реальность. Эти выводы подтверждаются “параллельными” наблюдениями не только ученых, специалистов, но и литераторов, переживающих за нелепое управление народом, страной.
Владимир Максимов, как всегда, образно выражает свои мысли. “Пусть снова обрушится на мою седую голову водопад хулы и обличений, но я, убежденный и последовательный антикоммунист, беру на себя смелость утверждать, что режим, восторжествовавший сегодня в России, хуже, бессовестней и беспросветней прежнего, потому что предлагает обществу игру без правил, существование вне закона и являет собою власть уголовной олигархии”. (*13)
Эта “уголовная олигархия” бесконтрольна. Ее “полномочные представители” ныне обладают куда большей властью в областях, краях, городах, чем Первый секретарь обкома КПСС Свердловской области “товарищ Ельцин”.
Собственно, созданием региональных полулегальных административных режимов, действующих практически бесконтрольно, автономных от Кремля, хотя и являющихся составными частями общей административно-бюрократической системы (АБС) и завершился процесс падения режима представительной власти в России, отсчет которому положил I Съезд народных депутатов РФ, а трагический конец — Х Съезд народных депутатов РФ и расстрел из танковых орудий самого Парламентского дворца.
И солдаты Суллы осуществили переворот, разогнав Сенат и провозгласив его диктатором, — это был первый опыт в Римской республике — опыт вмешательства армии во главе с мятежным диктатором. Но Сулла, дав новую конституцию Риму, восстановив Сенат в прежних полномочиях, ушел добровольно. Умный он был, этот Сулла...
Президентство без сдерживающих начал и без властного парламента, без возможности самовыражения мнений граждан через подлинные представительные органы на федеральном и региональном уровнях — это не республиканское и не демократическое президентство — это олигархическая власть (по Аристотелю). Провозглашенная от имени народа Конституция поставила Президента над Государством — это, мягко говоря, что-то специфическое во всей системе современных государств. Его политический режим требует своей особой идентификации.
И наибольшей опасностью ему угрожают не московские “уличные политики”, а противоречия, неизбежно возникающие при взаимодействии “федеральной диктатуры” с региональными плутократическими режимами местных князьков — администраторов. Здесь “согласия” органически быть не может. “...Если внутри олигархии царит согласие, тогда оно нелегко разлагается” — писал Аристотель, хорошо зная нравы таких политических режимов.

Диктатура в региональном измерении

Общеизвестно, что любая политическая система, подвергшаяся разрушению, восстанавливается в максимально схожем виде с тем, что существовало ранее. В случае с Россией отсчет следует вести с 1985 года — времени безраздельного господства коммунистической идеологии и монополии аппарата КПСС на всю полноту власти в стране. Именно аппарата, партийной номенклатуры, а не многочисленной армии рядовых коммунистов. Провозглашенный курс на демократизацию общества предполагал развитие самоуправленческих начал — углубление муниципализации и коммунализации подлинно представительных органов — Советов, представляющих народ через депутатов.
Однако процесс становления народовластия шел мучительно и трудно. Сформировавшаяся в органах исполнительной власти номенклатура, новое племя президентских чиновников и администраторов сопротивлялись любым попыткам установления контроля со стороны Советов. Они постепенно сумели осуществить тот самый бюрократический реванш, который приписывался Советам. Сколько напрасно бумаги извел один скудоумный деятель из С.- Петербурга, пытаясь найти черную кошку в темной комнате, — хотя все знали, что этой кошки в той комнате и не было никогда. Вот теперь даже он, видимо, понял, что “бюрократический реванш” осуществлен не советами, а “бывшими партбоссами”-коллабораторами, ставшими под "президентские знамена" и с "чистой совестью" готовящимися к постельцинизму (к третьей метаморфозе) .
В конце концов, ради достижения полного господства над страной новая и перекрасившаяся старая номенклатура не остановилась даже перед тем, чтобы пойти на государственный переворот во главе со своим же партвождем!. Это полное закрепление господства бюрократии, чиновничества, опирающегося на военно-полицейские, откровенно репрессивные элементы государства.
Фактически восстановлен каркас старой административно-бюрократической системы (АБС), основу которой составляет монополия номенклатуры, с той лишь разницей, что раньше она размещалась по обкомовским кабинетам, а сейчас сосредоточилась в администрации, которая, впрочем, занимает те же обкомовские здания. Восстановлена независимая от народа и неподконтрольная представительной власти вся страшная единая централизованная иерархическая система исполнительной власти. Хотя и намного менее эффективная и состоит она из менее профессионально подготовленных людей (номенклатуры). И если эта номенклатура раньше называла себя коммунистической, а теперь — антикоммунистической, сути это не изменяет. Гражданин оказался менее защищенным, чем ранее, в эпоху господства партии, которая стыдливо пряталась за фиговые листы парламентарных органов, через которые она проводила свои законы. Сейчас нет даже желания маскировать диктатуру. Указ заменил закон.
В этом смысле можно утверждать, что 21 сентября — 4 октября 1993 года в России совершен также и номенклатурный государственный переворот как реванш бюрократического чиновничества, которое почувствовало тяжелую руку народовластия в лице Советов, становившихся последовательными защитниками законности и прав человека и гражданина. Одно из важных звеньев ликвидации выборной демократии —это полный слом избирательной системы, формирование административной структуры на централизованных началах, жестко подчиненной федеральной и местной исполнительной власти. Если ранее, до государственного переворота, центральная избирательная комиссия формировалась исключительно высшим органом государственной власти, а местные — советами разных уровней — и все они отчитывались и перед ними, и соответственно — перед гражданами, — то с появлением Указа № 1400 была по сути образована “особая административная власть”, причем, закрытая и вне контроля со стороны законодателя и общественности. Поэтому появившиеся, правда, спустя полгода после проведения выборов 12 декабря 1993 года сообщения о манипуляции миллионами голосов в целях “подтверждения” принятия “новой конституции”, несомненно, отражают реальные факты умышленных искажений и подтасовок. Их объективно не могло не быть — вот ведь в чем суть новых “положений”, заменивших собой положения “старой конституции”, изложенных в специальном ее разделе “Избирательная система”, — именно в целях обеспечения своей “победы”: она им гарантирована и впредь, поскольку все избирательные комиссии — это суть, всего лишь одно из ответвлений президентской исполнительной власти, выведенной по сути из под контроля не просто общества, народа, но и из под контроля самого закона, и даже — “новой конституции”.
Таким образом, первый акт этой величайшей драмы в истории России завершился расстрелом российского федерального Парламента 4 октября 1993 года. Его продолжением стали административные акты, обеспечивающие ликвидацию представительных органов власти — Советов, издание соответствующих указов и распоряжений региональных администраторов. Возможность расправиться с областными, краевыми, городскими и районными советами была предоставлена ставленникам Ельцина в областях, краях и крупных городах главам администраций, работающим в то же время под неусыпным контролем еще одних ставленников Ельцина — представителей президента. И это — не случайно. Принцип “омерты” означает не только абсолютное молчание (что дает только смерть), но закрепление круговой поруки в той же мафии: участвовали в политических преступлениях не только Ельцин, Черномырдин, Ерин, Филатов, Козырев, Шумейко и т.д., но и региональные административные власти. Дескать, что же, “всех” судить?, — мы же “все” одно дело делали. Так спокойнее. Так кажется спокойнее.
Это было нужно для того, чтобы повязать всех круговой порукой, — коль придется отвечать за попрание Конституции, так всем сразу.
Чиновник тем и отличается от человека нормального, что у него на первом месте стоят не моральные ценности, не право, не интересы общества, а интересы его служебного кресла. У чиновника одна главная головная боль — сохранить свое доходное место при любых режимах, при любых властях. “Потому и появляются такие персонажи исторической драмы, — пишет депутат Ярославского областного Совета Е.Ковалев, — как бывшие, очень бывшие, председатель облсовета и его заместители, готовые ради своего благополучия на предательство. Ведь еще не успели закрыться двери распущенного облсовета, как было объявлено, что и тому и другому обеспечены места в администрации.” ( *14)
Роспуск областных Советов постановлениями глав администраций продолжил череду нормативных актов, не предусмотренных ни одним законом, фактически он означал второй акт государственного переворота. Вот этой тотальности переворота не понял мой коллега, профессор Э.Володин, в своей блестящей в целом статье “Версия” в “Литературной России”, которая послужила поводом для моего письма в эту газету из "Лефортово".
Нелепость ярославского случая заключается в том, что областной Совет первыми “сдали” его руководители, давно уже выполнявшие в нем роль “пятой колонны”. Что же заслужат они в памяти людей, кроме презрения, кто из уважающих себя людей подаст им руку? Время покажет, так пишет журналист, может быть, жестоко, но по сути верно.
Сегодня же в стране все поставлено с ног на голову. Если во всем мире именно представительные органы, избранные народом формируют правительство и исполнительную власть на местах, то в России все происходит по другому: царь формирует Государственную думу, чиновники — пишут списки партий и их лидеров, определяют количество и персональный состав городских и областных дум и собраний. Ясно, что роль таких представительных органов — чисто декоративная, они нужны номенклатуре лишь в качестве ширмы, прикрывающей их всевластие и произвол прежде всего в расходовании бюджетных средств. Такова печальная картина нынешнего дня. А что завтра?
Скорее всего, следует учитывать то обстоятельство, что политический режим номенклатуры может держаться только за счет насилия над обществом, и, следовательно, для поддержания этого режима в мобильном состоянии будет постоянно требоваться враг и ясно, что борьба с “врагами реформ” не завершилась расстрелом федерального Парламента. На очереди — профсоюзы, объединения товаропроизводителей, непокорные партии, общественные движения и так далее. А когда лимит явных “врагов” исчерпается, их будут придумывать, раскрывая “заговоры”. Это — универсальное свойство маргиналов, неожиданно прорвавшихся к центру политических событий. При этом не важно, как они сами себя называют: “большевиками” (как в октябре 1917 года) или “демократами” (как в октябре 1993 года). Они — маргиналы и имеют большой ресурс для действий в силу конформизма общества.
Поэтому уже запущен и механизм самопоедания. Чтобы удержаться у власти, завоевать хоть какое-то доверие народа, политическая верхушка займется проведением чисток, поиском “дискредитировавших себя руководителей”, коррупционеров и взяточников. Нужны будут новые Робеспьеры и Дантоны в Российском исполнении. И преимущественно — в российской “глубинке”. Это немцовы-собчаки, примеривающие президентскую мантию, уже опирающиеся на солидную поддержку международных финансово-промышленных группировок, чьи эмиссары тщательно отслеживают процесс “рыхления” России и возможности привязки ее регионов к своим могущественным производственно-сбытовым корпорациям, конролирующим движение финансовых потоков.
Но это — реальный вариант возможного развития событий, который может привести к самому худшему и непоправимому — к спонтанной гражданской войне. Поэтому политическим силам общества придется, волей или неволей, отказаться от своей уникальной по индиффирентности позиции в отношении режима, который навечно опозорен на весь мир, и сделать свой выбор.

"Антисистема" в действии
Усиление репрессивно-бюрократических начал

Многие наблюдатели-специалисты явно недооценили разгром Конституционного суда сразу же после “победы” над парламентским Сопротивлением 21 сентября — 4 октября 1993 года, означающий, что произвол “президента” в будущем может стать “штатной” деятельностью”. Собственно, этот разгром был не чем иным, как местью за объективную оценку Конституционным судом Указа № 1400. Каким будет новый Конституционный суд — трудно сказать, поскольку перед судьями будет непрерывно маячить судьба разгромленного и опозоренного предшественника. Скорее всего тем, чем является “новый демократический парламент” по сравнению со “старым” — слабым, нерешительным, погрязшим в мелких спорах и бесконечных спектаклях на потеху публике из Кремля.
Оформление режима как репрессивно-карательного еще не вполне завершено, но развивается в таком направлении стремительно и близко к завершению. Первые его нездоровые ростки стали появляться уже в 1992 году. И в частности, формирование ОМОНовских, ОМСДОНовских и иных военизированных частей в структурах МВД, когда на борьбу с преступностью стали выделять значительно меньше средств и людей, а скудные ресурсы государства направлялись на эти карательные части в самой системе МВД, открыто противостоящие обществу. Попытка разгрома охраны Парламентского дворца была впервые предпринята еще в августе 1992 года: провокационное выступление газеты “Известия”, колоссальная шумиха, поднятая ТВ и радио о якобы 5 тысячах “охранников, находящихся в подчинении у Хасбулатова”, — они были всего лишь пропагандистским прикрытием в очень грязном деле наращивания военно- полицейского потенциала для будущего разгрома представительной власти. Одновременно формировались личные охранные отряды Президента — ГУО, президентские полки, министерство безопасности и даже служба внешней разведки. Все они нацеливались на борьбу с “внутренним врагом”. Иностранные разведки стали “помогать” своим коллегам в борьбе с Российским Парламентом, не говоря уже о борьбе с оппозицией.
Это антидемократическое перерождение ельцинского президентского режима становилось заметным даже невооруженным глазом уже с начала 1993 года — о чем я публично говорил неоднократно. И вот сегодня часть этой демократической печати начинает бить тревогу, причем использует не только те самые мои тогдашние мысли, но порою чуть ли не буквально повторяет их. Правда, все это связано ныне с известным Указом “О борьбе с организованной преступностью” (или короче — “по борьбе с бандитизмом”). Указ, как утверждают специалисты, отбрасывает напрочь все статьи Конституции, направленные на обеспечение прав человека.
Конечно всем ясно, что творцы Указа меньше всего думали об эффективности борьбы с тяжкими правонарушениями — для этого имеется более чем достаточная законодательная база. Важно то, что под видом борьбы с преступным миром подводится незаконная, но “нормативная база” для расправы с неугодными оппонентами, для создания атмосферы всеобщего страха в гражданском обществе и установления бюрократического контроля над деятельностью фирм, госпредприятий и т.д. Похоже, теперь многие опомнились — а не об этом ли столько раз говорил Председатель Верховного Совета? Вот и Юрий Аракчеев пишет: “...И никакой защиты честному гражданину от беспредела “органов” — под видом, естественно, борьбы с преступниками, то есть с врагами народа.
Ясно, против кого на самом деле этот Указ. Как всегда. Следующим шагом, очевидно и логично, будет что-то наподобие “дела врачей”, Ленинградского дела, Промпартии и т.д. Почерк тот же. Быстрым шагом — к “светлому прошлому”! “Наши цели ясны, задачи определены” — вперед! То есть назад... За то ли боролись, братья?
Конечно, странно было бы думать, что после семидесяти лет полного, безраздельного и бесконтрольного господства партийной мафии в результате всего лишь неудавшегося и странного путча в августе 1991 бывшие “хозяева жизни” утеряли свои возможности, связи, рычаги управления страной. Тем более, что во главе государства остались люди из них же, из “бывших”, а Президентом стал не кто иной, как бывший кандидат в члены Политбюро, один из высших иерархов партии.
Конечно, прозреть никогда не поздно, но не о том ли я говорил неоднократно, когда почему-то меня, ни к селу, ни к городу, господа журналисты приписывали к этим самым “бывшим”?
Помнится, когда Ельцин пришел к руководству партией в Москве, был ужесточен порядок выездов за границу. А я оформлял поездку во Вьетнам для чтения лекций. И вот впервые мне пришлось предстать перед “выездной комиссией” Москворецкого райкома партии. Захожу в кабинет, сидят трое: старушка — божий одуванчик, чмокающий старичок и молодой, настырный парень лет 28-30. Мне, профессору, устраивают экзамен: “Когда принята последняя конституция?” Отвечаю. Еще один вопрос: “Сколько было всего у нас конституций, когда они приняты?” Отвечаю. Еще один вопрос: “Вы принесли с собой конспекты ваших лекций во Вьетнаме?” Отвечаю уже зло: “Нет не принес — да и зачем они вам? Вы ведь все равно ничего не поймете в моих лекциях...”
Старушка визжит, старичок перестал чмокать губами, нахально-настырный парень строго мне говорит: “С таким отношением к партии вам делать нечего во Вьетнаме”. Я отвечаю: “Вовсе не хотел, да пришла “разнарядка” из Минвуза, меня уговорили поехать, можете не рекомендовать — буду рад”. Пустили.
А вот через год на стажировку в американский университет не пустили — неблагонадежен. Вот такие порядки для московской интеллигенции привез из Свердловска новый “партайгеноссе” Ельцин... Я-то поначалу, по своей наивности, думал, что он действительно серьезно изменился,— но нет: все это, как оказалось, было лишь дьявольской игрой. Кстати, этот “настырно-нахальный парень”, который “допрашивал” меня по поводу конституций, работает ныне... большим начальником в аппарате кремлевского правителя. Теперь он — антикоммунист, клеймит “красно-коричневых”. Рядом с ним множество “бывших” — и первых, и вторых, и третьих секретарей обкомов, крайкомов, горкомов, райкомов партий — сотни, тысячи. И все — “демократы-антикоммунисты”...
Прав однако, Аракчеев, когда пишет: “Все события только подтвердили, что власть в гигантской стране ни в коей мере не перешла ни “к народу”, ни к истинно демократическим лидерам. Нет смысла перечислять, что буквально все власть имущие у нас из них, из “бывших”... А ведь когда я говорю о власть имущих из “бывших”, то имею в виду тех, кто виден всем, кто на поверхности. Что же говорить о настоящих “хозяевах”, которые не лезут на глаза всем, а на самом деле обдладают истинной полнотой власти, несравнимой с иллюзорным могуществом Президента или премьера! В условиях сегодняшнего беспредела (не забудьте, однако, что этот беспредел санкционирован этим самым “президентом” и его подручным “премьером”! — Р.Х.), коррупции, продажности чиновничества, отсутствия идеологии и нравственных устоев возможности настоящих “хозяев” поистине не имеют границ. Противостоит им сегодня разве что извечная, природная сила жизни как таковая, только наше с вами, братья-граждане, отчаянное желание выжить, то есть животно-растительный инстинкт, так скажем. Но если бы властолюбие, гордыня, неуемная жажда самовыражения “хозяев” потребовали бы уничтожения всей жизни на планете, они запросто могли бы это сделать. И при существующем беспределе мы были бы не в состоянии им помешать. Неужели это непонятно всем нам до сих пор?” (*15) — этим вопросом журналист блестяще завершает свой анализ.
А я отвечаю: “Нет, не понятно. Мне это стало понятно уже вскоре после Беловежских соглашений и первых шагов по реформам. Тогда, в январе 1992 года, я и сказал обществу то, что теперь кажется ясным многим. Тогда вам, очень образованным журналистам, тоже было все это “непонятно”. Поэтому вы не попытались разобраться — с чего это вдруг Председатель Верховного Совета берет на себя такую тяжкую ответственноть чуть ли не в одиночку критиковать “президентский курс”? “Не поняв” меня, вы помогли свергнуть высшую представительную власть. Теперь, спустя 8 месяцев после расстрела Парламентского дворца и установления тиранического режима — вы вдруг “поумнели”, вам стало “все понятно”. Но другим-то людям все еще многое не понятно — поэтому не следует сетовать на “непонятливость” других, лучше подумайте, почему вам самим так долго было все это непонятно. “Беда, дорогой Брут, не в наших звездах, а в нас самих”, — эти бессмертные слова Шекспира хорошо отражают иногда ситуацию, даже если речь идет о “высокой политике”.
Вспомните также свою “непонятливость”, когда я резко критиковал “ваучерную приватизацию” Чубайса — какой вселенский шум подняла тогда вся пишущая и говорящая братия, обвиняя меня в том, что “противодействую реформам”.
Теперь все признают за этой “ваучерной приватизацией” гигантскую аферу. А Лужков воообще критиковал Правительство, используя мои аргументы начала 1992 года! Вот поэтому и закрепились все эти “бывшие”, что подорвали возможность нормально работать Верховному Совету и его Председателю. Здесь — главная причина, которую, возможно, вы тоже поймете еще через 1 год. А другие — чуть позже.
Очень точный анализ развития политической ситуации в стране представлен в статье доктора исторических наук Лилии Шевцовой. В частности, она пишет: “...И неискушенному наблюдателю ясно, что Российскому Парламенту отводится роль имитатора законодательной власти, а Правительству — роль порученца при президентской администрации. Иначе говоря, совершается переход к открыто авторитарному стилю правления, что даже уже не камуфлируется (Разрядка моя — Р.Х.). Более того, указ о борьбе с бандитизмом открывает возможности для введения в стране чрезвычайного положения. Никогда еще с начала перестройки страна не была так далека от правового государства и демократии, как сейчас” (*16).
Блестяще! “Никогда страна не была так далека от правового государства и демократии, как сейчас”. Лучше не скажешь! Здесь, однако, вызывает сомнение лишь одно словцо “никогда”. А что, 4 октября 1993 года страна была близка к “правовому государству”? Вот эти недоговоренности порою снижают уровень исследования проблемы даже очень удачных и объективных исследований. Ясное дело — если бы не было Указа № 1400, если бы не было расстрела 4 октября Парламента, если бы не было убитых более чем 1500 человек, десятков тысяч избитых — в общем, если бы Кремль не пошел на все эти страшные преступления — не было бы этой печальной констатации: “никогда страна не была так далека от правового государства и демократии”.
Государственные перевороты в с е г д а устраивают именно для того, чтобы уйти от “правового государства и демократии” — это тоже из тех очевидных истин, которые, по образному выражению Маркса, всегда остаются самыми трудными для восприятия интеллектуалами. Да и “переход к авторитаризму” — это тоже совершается не сегодня: точка отсчета — это 21 сентября 1993 года. И если “либералы” и “демократы” этого “не запретили” — это значит, что эту точку отсчета “не заметит” История.
Лилия Шевцова, однако, правильно подмечает, что уже “исчезают последние сомнения в результатах задуманного Ельциным маневра. Его команда пытается управлять страной, не имея ни механизма предварительных экспертиз, ни механизма коррекции принимаемых решений. У власти нет посредников между собой и обществом в виде партий и общественных организаций. Нет противовесов на пути проникновения в политику узкогрупповых и н т е р е с о в. Нет, наконец, даже “подстраховочной сетки” в виде местного самоуправления” (*17)
Да откуда ему взяться-то, этому местному самоуправлению, если вся огромная работа в течение трех лет, проводимая Верховным Советом по формированию действительных органов местного самоуправления, была разгромлена! Кому нужно “местное самоуправление”! Неужели люди все еще пребывают в мире иллюзий, полагая, что Кремлю нужно это самое “местное самоуправление”? Чудеса! Ведь уже ликвидируется даже слабая видимость принципа разделения властей, поскольку Указ “О борьбе с бандитизмом” отбрасывает положения уже не “брежневской конституции”, а “ельцинской конституции”, — этой “самой-самой демократической в мире...”
Конечно, все это в немалой степени является отражением того, что в Кремле нет видения цельной политико-государственной системы. А то, что есть, это всего лишь нагромождение несовместимых политико-административных блоков с массой дублирующих друг друга органов. Это — правительство Черномырдина, правительство Филатова, кухонное правительство “хозяина”, куда нет доступа даже Черномырдину с Филатовым. Это — три реально действующих правительства. Три парламента: “парламент Шумейко”, “парламент Рыбкина” и еще один, быстро формирующийся парламент — “общественная палата при президенте”. Множество “мидов”, множество “минобороны”, множество МВД, множество министерств информации и печати (“агитпропов”) и т.д.
Поэтому есть все основания писать, что “общественный строй, который формируется в России, это даже не “номенклатурная демократия” и не “номенклатурный капитализм”, и даже не “авторитарная демократия”, поскольку слово “демократия” здесь не уместно. Отношения между элитами, между ними и обществом даже близко не напоминают демократические. Идет борьба элементов, принадлежащих разным общественным системам и режимам: либерализму, патернализму, популизму, клановости и корпоративности — все вместе и одновременно. Что же касается экономики, то здесь вообще преобладают пока распределительные отношения и паразитирование на государственных ресурсах. В целом же мы имеет некий гибрид, мировой практике незнакомый. И правящая верхушка пытается законсервировать его на долгие годы”. (*18)
По-видимому, с одной стороны, даже лучшие теоретики Кремля далеко не разобрались с этим новым феноменом — что же это за гигантское гибридное образование? С другой стороны — правящие круги — и это отмечал еще Гегель на примере анализа прусского государства, предпочитают мистифицировать Власть, делать из нее некую “тайну”, когда невозможна ее “прозрачность” — это органическое свойство парламентарной власти. Поэтому неслучайно, что демократия всегда покоится на парламентах, на системе представительной власти, но никак не на исполнительной власти, какими бы качествами ни обладали ее лидеры (премьеры или президенты).
И как следствие всего этого, “вознесшаяся над нами постройка не имеет элементарных механизмов отражения интересов общества. По существу мы имеем дело с “антисистемой”, превратившейся в источник провоцирования конфликтов, которые, в свою очередь, стали внутренним стимулом ее саморазвития. Результатом функционирования этой антисистемы может быть либо длительная стагнация общества с неизбежным распадом внутренних связей, либо — рано или поздно — взрывная развязка” (*19)
Добавим лишь, что эта “антисистема” сформировалась не сегодня, а уже давно. И эта “антисистема” стала источником конфронтации в обществе — тоже не сегодня, а уже тоже давно, с тех самых пор, когда навязывалась конфронтация Верховному Совету, а общественное мнение или “дружно молчало”, или так же дружно подталкивало пропрезидентские силы, стимулируя развертывание агрессивности этой самой “антисистемы”. Никто не обращал внимания, когда “вожди” этой “антисистемы” в течение двух лет ежедневно требовали уничтожения парламента — истории известен только один персонаж с такой же маниакальной одержимостью добивавшиеся своей цели. Это Катон старший, на каждом заседании римского сената в течение двух десятилетий восклицавший: “Карфаген должен быть разрушен!”
Однозначно — выходом из кризиса может стать только радикальное преобразование всей политико-административной надстройки на основе демократии и профессионализма, — с этим выводом Шевцовой трудно не согласиться. Но вопрос в другом: где та политическая сила, которая в состоянии осуществить эти подлинно демократические преобразования, — если все, все общество, отказавшись поддержать единственную влиятельную демократическую силу — Верховный Совет, по сути, санкционировало те самые антидемократические перерождения, которые сегодня уже не позволяют молчать даже самым “твердым” приверженцам Кремля?
Кажущаяся стабильность политического режима — это, действительно, всего лишь видимость. Реальность совершенно иная. Разрыв между правящими и обществом зашел настолько далеко, что “рыхлость” надстройки не могут цементировать попытки “приблизить” (куда приближать-то!) верхушку армии, МВД, других спецорганов. Это вызывает лишь раздражение и в обществе, да и в рядах самих этих “корпораций”. Иллюзорны и попытки показать “монолитность” Кремля с региональными “вождями”, выдавая эту мнимую монолитность за “поддержку народа, поддержку регионов”. Здесь дело выглядит не так просто.
Вряд ли стоит рассчитывать на длительную лояльность большинства региональных “вождей”, какие бы изменения здесь ни происходили на персональной основе. Союз с ними (скорее всего — временный), можно заключить только через перераспределение в их пользу властных полномочий, дающих им возможность обладать собственностью, ресурсами и свободно манипулировать ими. Собственно, на такой путь уже Кремль стал. Но дело в том, что региональные лидеры, укрепив свои позиции, не будут склонны довольствоваться полученными новыми правовыми возможностями, поскольку они уже почувствовали, что федеральная политика покоится не на конституции и законе, а на указах, постановлениях, распоряжениях одного лица, или даже чиновничества, — а “пробить” такие нормативные документы, совершенно не связанные с общей государственной политикой, — не составляет труда. Конечно же, они будут добиваться того же, чего добился для Москвы Лужков (и непременно добьются!). А поскольку высшее бюрократическое чиновничество неоднородно, находится в непрерывной борьбе разных группировок, но все они имеют возможность выколачивать нужные “президентские решения”, — противоречивые президентские акты будут все более плодиться.
Такая “нормотворческая деятельность” может привести к разрушению даже те редкие целостные элементы федерального государства, которые в своей работе руководствуются едиными законами страны. Следовательно, “извлечения” из законов Государства указами Кремля в пользу отдельных территорий объективно разрушают само Государство, подрывают его Власть как Государства (не власть “президента”, “премьера”, “правительства”, а Власть Государства). Поэтому, если намерение, цель Кремля — создать “сильное” Государство, очевидно, то средства, методы достижения этой цели направлены прямо против таких намерений и ведут к “рыхлению” Государства.
Более того, курс Кремля “установить отдельную линию отношений” с каждым субъектом Федерации” — иными словами, полное признание асимметричной модели федеративного устройства, вполне реально приведет в недалеком будущем к новой волне дезинтеграции.
Эта волна накатывается уже сегодня — подспудно, уже в силу того, что сам основной закон — Конституция, вроде бы действующая, вроде бы “принятая народом” на печально-знаменитом референдуме 12 декабря 1993 года, как раз имеет довольно жестко выраженный унитарный характер (“победа” дала возможность пребывать в плену иллюзий, что страх, охвативший после расстрела Парламента всю страну, будет длиться вечно). И поэтому “асимметричность отношений”, взятая в качестве средств и методов регулирования федеративных отношений уже после принятия этой Конституции, взрывает ее в буквальном смысле. В результате опять формируется огромный блок неконституционных нормативных актов (“указное право”), выводящий государство из сферы правового, конституционного пространства, превращающий его в весьма уязвимую, "рыхлую антисистему", подвергающуюся ударам административно-бюрократического режима, все более изолирующегося от реальных процессов, происходящих в гражданском обществе.
Изоляции “государства Ельцина” от гражданского общества как раз содействует его линия на демонстративное подчеркивание “ненужности” даже этого псевдопарламента, который уже не устраивает Кремль даже как фасад, как декорация. Здесь навряд ли следует подходить к такой демонстрации упрощенно, дескать, не ведают, что творят, не особенно они умные, эти кремлевские деятели вместе с сонмом своих “советников”. Полагаю, что политическая интрига здесь гораздо глубже. Скорее, речь идет о твердом намерении вообще отказаться от принципа разделения властей, который, если не на деле, то на словах, декларируется в “новой конституции”. Идет линия на то, чтобы постепенно подвести идеологическую и нормативную базу полного отказа от парламентаризма как неотъемлемой составляющей принципа разделения властей. Обществу как бы навязывается идея “привыкания” к такому отказу Кремля от обязанностей соблюдать конституцию и законы, — как в свое время обществу настойчиво навязывалась идея “необходимости разгона Верховного Совета”, идея отказа от “старой, брежневской конституции”, на которой, как оказалось(?!), Президент “даже не присягал” (!?).
Что же делает сей достославный Парламент перед таким концентрированным наступлением тиранических сил на остатки свобод граждан страны? Он озабочен своим собственным положением и унизительно выдвигает предложения — “оставить” диктатора, уже совершившего многочисленные политические, уголовные и нравственные преступления, в должности Президента... еще на несколько лет. В обмен — на пару лет безмятежного и безответственного существования парламентариев! Какой позор!
Мне представляется справедливым вывод ряда исследователей о том, что складывается (если не сложился!) определенный общий фундаментальный интерес разных политических сил, представленных, хотя и в разной степени, в иерархии власти (*20). Соответственно, несмотря на разность взглядов, эти силы начинают ощущать себя единой административно-политической корпорацией. И как всякая “корпорация” начинают бояться выборной демократии, что заставляет ее волей или неволей стать на позиции прямо противоположные интересам гражданского общества. Это — очень опасное для судеб страны явление, свидетельствующее об укреплении тенденции к политико-административной бюрократизации государства, порывающего последние связи с конституционным правом и правом народа на выборную демократию.
Вернемся, однако, к прерванному вопросу.
Идея возможной асимметричности отношений федерального центра с субъектами Федерации была высказана мною в разгар борьбы за подписание Федеративного договора — еще в начале 1992 года. Но она мыслилась не столь грубо и прямолинейно, как это понимается нынешними “творцами” нового федерализма”: речь шла об асимметричности в рамках действующего конституционного законодательства, исключающего всякого рода подзаконные акты, включая президентские указы или правительственные акты. Мы прекрасно понимали уязвимость этого принципа асимметричности в многоэтническом федеральном государстве. Но, похоже, нынешние кремлевские политики, которым сподручнее такие средства, как огульная клевета на “несогласных”, ОМОН, танки, десантные части, “Лефортово”, — всего этого совершенно не понимают. И вряд ли они захотят вдруг изменить эту свою политику на деле. Они к этому объективно не способны.
Они не согласятся отказаться и от своей монополии на власть даже ради сохранения мира в стране. Нет, не захотят. Власть — любой ценой. Это — тоже сущностная сторона содержания ельцинского политического режима. “Мы взяли Власть не для того, чтобы ее уступить” — это знаменитая формула Ленина крепко засела в головах кремлевских правителей и “демократических теоретиков” ельцинской “школы”, взращенной цинизмом, аморальностью и безумным стремлением к этой самой Власти, из под железной пяты которой так и не суждено освободиться народам России.

"Исповедь окончена моя"

Сделана самая небольшая часть работы по исследованию обстоятельств государственного переворота, осуществленного высшей исполнительной властью в Российской Федерации во главе с бывшим президентом Ельциным 21 сентября — 4 октября 1993 года. И анализу тех “мероприятий” внутреннего и международного характера, которые обеспечили успех кремлевским мятежникам.
Будущее принесет, безусловно, фундаментальные исследования по разным блокам проблем, касающихся этой Великой Российской Трагедии конца ХХ столетия, не уступающей по своей масштабности Великой Французской революции, Февральской и Октябрьской революциям 1917 года в России. Конечно, жаль, что Государственная дума решила не создавать специальную комиссию для расследования обстоятельств и причин этой трагедии.
Но между понятиями “расследовать” и “исследовать” — очень большая разница. Долг научного сообщества России — самым тщательным образом исследовать глубинные причины (объективные и субъективные, внутренние и международные) появления Указа № 1400, динамику развития великой драмы, ее трагического завершения и всемирное значение поражения демократии в России. Особый вопрос — исследование той бюрократической Власти, специфики политического режима, которая установилась после поражения демократии и победы путчистов, будущее этой власти — “ельцинского государства-матрешки”, перспектив постельцинского развития.
Что касается моей работы, она — всего лишь один небольшой кирпичик в будущих исследованиях, которые, несомненно, приоткроют завесу над “тайнами” этого жестокого кремлевского восстания против Конституции, несомненно, связанного и с августом 1991 года, и Беловежскими соглашениями декабря 1991 года, и движением российской политики в направлении подчинения интересов страны ведущим западным державам, ее интеграции в мировое сообщество на условиях “младшего партнера”.
Что ждет Россию в будущем? Не нанес ли мощный удар по этому будущему, по надеждам людей кремлевский путч осенью 1993 года? И каково это будущее? Вот еще один блок вопросов, которые требуют своего серьезного исследования.
Знаю, у одних эта моя книга вызовет искреннюю радость, удовлетворение. И таких — множество наших сограждан. Они ждали ее от меня. Многие помогали советами, сведениями и устными, и в письмах. Я им искренне благодарен. У других она вызовет раздражение, злобу. Меня их мнение не волнует. Я сделал то, что должен был сделать. Выполнил свой долг — и нравственный, и служебный, как Председатель Верховного Совета России. Я — теперь спокоен. Пусть рассудит дальнейший поиск, фундаментальные исследования, История.


 


1. Вопросы теории бюрократического государства в его социалистических формах были исследованы автором в монографиях: “Социализм и бюрократия”, М, Политиздат,1979; “Бюрократическое государство”, М, Мегаполис-Экспресс, 1991 (издана также в Италии).
2. ”Ельцинщина”.
3. “Новая ежедневная газета”, Г.Павловский, Великая октябрьская резолюция, 22 октября 1993 г.
4. “Новая ежедневная газета”, Г.Павловский, Великая октябрьская резолюция, 22 октября 1993 г.
5. Глеб Павловский. Великая Октябрьская резолюция. “ Новая ежедневная газета”, 22 октября 1993 года.
6. “Ельцинщина”, с.48.
7. В первых западных откликах заговорили о “бунте коммунистов, сторонников твердой линии”, в борьбе с которым “демократ Ельцин” защищает западные ценности. В этом смысле толковал происходившее и известный американский историк Ричард Пайпс (см.: R.Pipes: The New York Times, 1993, oct.5). Больше того, позже некий А.Кива, новый придворный политолог Ельцина, в номере газеты “Непсабадшаг” от 18 октября прямо оправдывал переворот тем, что коммунисты свили гнездо в структурах власти старого режима, в советах, и удар, нанесенный Ельциным, был всего лишь превентивным актом, и “эти силы отбросили сценарий конституционного переворота...” Нельзя назвать намного более тонким и анализ либерала Дэвида Ремника (Yeltsin and possed, The New York Times, 1993, oct.6). Лицемерие западной, прежде всего американской, печати и политиков разоблачил в резкой критической статье европейский корреспондент “Нейшен” Дениел Зингер. См.: D.Singer: Yeltsin in Dubions Battle: The nation, 1993, oct.11, pp.381-384. Еще раньше осознал реальный характер событий R.V.Daniels. Yeltsin no Yefferson. More like Pinochet. — New York Times, 1993, oct.2.
8. “Ельцинщина”, с.92.
9. Очень надеюсь не навредить Г.Гехту, поэтому правдиво сообщаю на весь мир, что информация получена не от него, а от людей, работающих в Кремле.
10. Премьер Плеве вел трудные переговоры с французским правительством о крупном займе. Царь и его двор были дискредитированы и не могли выступать далее гарантом просимого займа. Французы потребовали политических гарантий: создайте парламент. Плеве три раза ездил в Париж и возвращался в С.-Петербург. Наконец, царь согласился: “Быть государственной думе совещательным органом при Императоре”. Заем был получен, а дума — разогнана, кажется, через два месяца.
11. “Ельцинщина”, с.98.
12. “Независимая газета”, 24 мая 1994 г.
13. Владимир Максимов. Игра в кровавую копеечку. “Правда”, 31 марта 1993 года.
14. “Северный рабочий”, 11 ноября 1993 г.
15. “Независимая газета”, 29 июня 1994.
16. “Московские новости”, № 26, 26 июня-3 июля 1994, с.А-8.
17. “Московские новости”, № 26, 26 июня-3 июля 1994, С.А-8.
18. “Московские новости”, № 26, 26 июня-3 июля 1994, С.А-8.
19. Там же.
20. Юрий Веденеев, Владимир Лысенко. Конституционный выбор: иного не дано. "Независимая газета", 19 июля 1994 г.